Александр Ярошук: «Я считал себя не осужденным, а скорее военнопленным»

– Спустя месяц с момента освобождения решил и я рассказать свою историю хождения по мукам – лагерям и тюрьмам Беларуси, – пишет Александр Ярошук. – Однако обо всём по порядку.

Многолетнее состояние напряжения, балансирование на острие ножа привело к тому, что к 2019 году произошло мое полное эмоциональное выгорание. В начале года я несколько раз бросал все дела и покидал важные мероприятия, в которых участвовал, улетая из Женевы, Брюсселя, Москвы.

Тревога, страх, панические атаки, подавленность, депрессия, бессонница сигнализировали о явном неблагополучии моего организма.

Надо было немедленно принимать меры. Что я и сделал, найдя в Минске опытного психотерапевта, под наблюдением которого прошел курс лечения. И к концу года кризис в основном был преодолён. Но кто знал, что впереди нас ожидает эпический 2020 год.

Конечно, не остался в стороне от тех исторических процессов и я вместе со своей организацией – Беларуским конгрессом демократических профсоюзов (БКДП). В результате к началу 2022 года вернулся в своём психофизическом состоянии на рубежи 2019 года.

И собирался снова пройти курс лечения у своего психотерапевта. Но не успел. 19 апреля в офис БКДП стремительно ворвалась группа Альфы и КГБ человек из восьми, надела наручники, припечатала мою физиономию к столу.

После многочасового обыска в офисе к полуночи я был доставлен в КГБ. А столь многотрудный день продлился двумя ночными допросами, сотрудники беларуского КГБ любят работать по ночам как их предшественники  из сталинского НКВД. И завершился он в 4 часа утра уже в камере СИЗО КГБ.

На следующий день в 11 часов утра состоялся очередной допрос в КГБ.

Новый следователь сходу спросил. «Александр Ильич, знаете, как комментирует ваше задержание беларуская оппозиция?» «Догадываюсь», – ответил я. «Арестован пособник режима».

И добавил. «Должно быть, она признательна вам за это».

Хотя я и позволял себе шутить, но мне было не до шуток. Пребывание в СИЗО КГБ стало настоящей пыткой. Эта пытка вскоре продлилась в СИЗО-1 на Володарке, куда я был перемещен. Я просто выживал, не надеясь, что долго протяну.

Тревога, страх, панические атаки накатывались волна за волной, я не выходил из депрессии, бессонница приобрела хронический характер.

Но следствию необходимо было довести меня до суда, и оно пошло на беспрецедентный шаг, позволив моему лечащему врачу – психотерапевту посетить меня в августе 2022 года.

Итогом посещения стал новый курс лечения на основе антидепрессантов, который несколько стабилизировал моё состояние. Вероятно, стремясь выяснить, не симулирую ли я, следователь пригласил психиатра из Новинок, который сделал свое заключение о моём состоянии.

С ним я познакомился уже в Минском городском суде, который состоялся в конце декабря 2022 года. Выяснилось, что, согласно заключению психиатра, у меня установлено психическое расстройство личности. Но, невзирая на диагноз, суд приговорил меня к четырем годам лишения свободы.

Вскоре я отправился этапом из Володарки в СИЗО-4 Могилёва, где ожидал результатов апелляции к Верховному суду на приговор Минского городского суда. Как и следовало ожидать, мне было отказано в отмене приговора. И снова этап, и в апреле 2023 года я уже попадаю в Исправительное учреждение (ИУ-17) города Шклова.

На этой фабрике пыток принялись с первого дня делать из меня злостного нарушителя правил внутреннего распорядка (ПВР). Положение было настолько критическим, что психолог, прочитав мою анкету, бросилась смотреть мои запястья.

«У вас анкета суицидника!» – воскликнула она, – «Вы думаете о суициде? «Хотя мысли о смерти меня не покидают, но вы можете быть спокойны, я ничего с собой не сделаю. Я обещал семье вернуться, и слово своё сдержу» — был мой ответ.

Однако сам я далеко не так был уверен в своей способности выжить.

Прямо из карантина меня отправили в ШИЗО. Руководитель колонии полковник Корниенко и его подчиненные гордятся тем, что у них самое жёсткое ШИЗО в стране. И имеют полное право на это. Более садистского отношения к осужденным, особенно политическим, сегодня трудно найти в стране. Я был лишён в колонии всего: передач, посылок, свиданий, посещения библиотеки, церкви, спортгородка.

За пять месяцев нахождения там я четырежды побывал в ШИЗО, затем на два месяца был отправлен в помещение камерного типа (ПКТ). В одну из проверок вместе с ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) в камере появился сам хозяин зоны, полковник Корниенко. И, вероятно, весьма пожалел об этом, когда я предложил ему поделиться опытом лечения моего психического расстройства пытками в ШИЗО и ПКТ.

Корниенко пулей вылетел из камеры.

И вскоре участь моя была предрешена. Решением Шкловского районного суда я был отправлен отбывать наказание до конца срока на строгий режим, в крытую тюрьму города Могилева (СТ-4).

Крытая тюрьма — не колония. Сам режим нахождения в камере гораздо более жёсткий, депрессивный и угнетающий. Там не можешь быть уверенным в том, что судьба тебя не сведёт в одной камере с убийцами или насильниками своих детей, матерей, жен и т. д.

В крытой тюрьме может произойти всё, что угодно. В СТ-4, к примеру, в одной камере свели двух неадекватов, в результате один другому отрезал голову. После чего у осуждённых изъяли станки для бритья и выдавали утром на ограниченное время.

Замкнутое пространство камеры, теснота, нехватка воздуха, обездвиженность, закрытые снаружи металлическими «жалюзями» окна просто высасывают из тебя всю жизненную энергию, лишают жизненных сил.

Выжить можно было только за счёт предельной концентрации волевых усилий, полной мобилизации организма. Каждое написание писем родным я превращал в антидепрессивный сеанс. Ни в моей речи, ни в письмах, ни в общении с сокамерниками никогда не звучала тема тюрьмы. Словно её для меня не существовало, будто в ней я не находился.

Я стремился находить общий язык со всеми осужденными. Исходил из простой истины, что в каждом из осуждённых, даже по тяжёлым статьям, сохранилось хоть что-то человеческое . Никого не позволял себе называть по кликухе (погонялу), а только по имени.

И очень быстро почувствовал, как тюремное сообщество стало проникаться ко мне уважением. Стены тюрьмы, отделяющие камеры и осуждённых друг от друга, не являются препятствием для информации. Всем и всё друг о друге известно, поскольку осуждённые постоянно перемещаются из камеры в камеру.

Многие из них часто становились моими друзьями, и о них я сегодня с теплотой вспоминаю. Один, уходя в другую камеру, оставил мне свою вату (матрас), другой — подушку. Потому что то, на чем я спал как политический 10 профучета, трудно было назвать постельной принадлежностью.

Свои отношения с администрацией я строил по принципу узников ГУЛАГА — «не верь, не бойся, не проси». Наказания от них я получал регулярно, поскольку там действует негласный принцип — политический не может не быть нарушителем ПВР. За два года нахождения в крытке мне было объявлено 5 или 6 выговоров, я был лишён очередных свиданий, но в ШИЗО не был отправлен ни разу.

Может, потому что администрацию устраивало то, что в камерах, где я находился, никогда не возникало конфликтных ситуаций. Возможно, сказывалось то, что я был старейшим в тюрьме осуждённым.

К тому же я никогда ни на что не жаловался, ничего не просил и не требовал. Бывало так, что после очередной придури меня на четыре месяца лишали приёма антидепрессантов. Столько же времени не приносили присланные женой таблетки от давления, которые я был должен принимать ежедневно — в тюрьме из гипотоника я превратился в гипертоника.

Ко всем таким передрягам я приучил себя относиться выдержанно, ибо считал себя не осужденным, а скорее военнопленным. Не без оснований также полагал, что одним из факторов моего и моих коллег по независимому профсоюзному движению стали антивоенные заявления и поддержка Украины.

23 июля прошлого года у меня состоялась встреча с приехавшим из Минска прокурором. Четыре часа велся разговор о написании мною ходатайства о помиловании. «Ладно», – согласился я наконец, – «напишу, но не по предложенной форме. Писать о том, что признаю Лукашенко, Конституцию и ВНС я не буду».

«Тогда у нас ничего не получится» — сказал прокурор. «А я вас ни о чем не прошу. Вы приехали ко мне, а не я к вам». На этом всё и закончилось.

Мой срок должен был закончиться 1 ноября. Но, наблюдая за происходящим, я без особой радости приходил к выводу, что за каких-нибудь месяц-полтора до освобождения меня могут помиловать. Режим любит на такой псевдогуманности зарабатывать себе очки. Так и произошло.

И в результате вместо попадания домой меня вывезли в Литву, лишив попутно документов и, по сути, беларуского гражданства.

Привыкая к свободе и адаптируясь, я вновь и вновь возвращаюсь к этому самому драматическому в моей жизни периоду. Тюрьма меня многому научила, я во многом стал другим. Ещё больше укрепился во мнении, что человека можно уничтожить, но победить невозможно. Подобно чудом выжившему в авиакатастрофе, я стал по-настоящему ценить жизнь.

Я искренне благодарен огромному количеству людей во всем мире, оказавшим мне солидарную поддержку. Тронуло душу и придало сил то, что, невзирая на моё нахождение в тюрьме и ликвидацию моей организации — Беларуского конгресса демократических профсоюзов, Международная конфедерация профсоюзов в очередной раз избрала меня на своем съезде в декабре 2022 года своим Вице-президентом.

А Международная организация труда в июне этого года снова подтвердила мой мандат члена Административного Совета, руководящего органа МОТ. И я намерен сполна использовать свой международный статус во благо родной Беларуси, трудящихся страны, лишенных элементарных прав и свобод.

И, конечно, для быстрейшего освобождения более двух десятков моих коллег по независимому профсоюзному движению, всё ещё остающихся в неволе.

Я намерен и дальше делать всё, чтобы моя страна, Беларусь, обрела выстраданную свободу, чтобы души беларусов покинули рабство, страх и покорность. А идеологией страны стало не насаждение конфронтации и ненависти между гражданами страны, а взаимопонимание и солидарная поддержка друг друга. Что так соответствует ментальности толерантных и миролюбивых беларусов.